Июль... Когда-то это слово обжигало губы, как первый глоток чая, пахло раскаленным асфальтом, пыльцой лип, что густела в томительном воздухе, превращая его в тягучий мед. Теперь же – сплошная водяная пыль. Серая муть, низко нависшая над городом неотвязной, промокшей насквозь пеленой, выжимала из недр своих бесконечную влагу. Казалось, само небо прохудилось, и конца этому ненастью не предвиделось.
Мясницкая плыла за запотевшим стеклом такси. Сквозь мутную завесу проступали лишь размытые силуэты – люди, спешащие под зонтами, похожими на спелые, мокрые грибы, выросшие вдруг на тротуарах-зеркалах. Эти темные зеркала отражали не свет, а его отсутствие – мертвенно-бледное свечение низкого неба, искаженные блики фонарей, пляшущие отражения фар. Я вглядывалась в эту водяную кашу, в серую вязь дождя, и чувствовала, как что-то тяжелое, холодное и влажное, как сама эта погода, медленно оседает на дно души. Устала, до костей, до самой сердцевины мысли. Устала от этой вездесущей сырости, пропитавшей камни мостовых, воздух, забившейся под кожу, въевшейся в костяшки пальцев, отяжелившей даже вздох. Все было мокрым, скользким, продуваемым сквозняком вечного ненастья.
Где оно, лето? – мысль звучала как стон. Где тот зной, от которого спасались в прохладных колодцах старомосковских дворов, где воздух дрожал над гудроном, а тень была драгоценным подарком? Где-то легкое, почти беспечное щегольство? В шкафу стояли новые босоножки цвета карамели – изящные, на едва заметном каблучке, готовые звенеть по сухому асфальту. Рядом – классические лодочки, с тем самым знаменитым лаковым мысочком, круглом и соблазнительным, ждавшие своего звездного часа под звуки бокалов и смеха. Шелковые брюки цвета морской волны, падающие мягкой, струящейся складкой. Платья – воздушные, из шифона и шелка, светлые, как вспышки надежды, наивно купленные в те редкие дни, когда солнце обманывало, суля скорое лето. Все это великолепие теперь лишь немое укоряющее напоминание о несбывшемся. О предательстве сезона.
Прогноз… Каждый день палец машинально скользил по экрану смартфона, открывая одно и то же: иконки туч, струй дождя, молний. "Неутешительный"? Это было слишком мягко, слишком по-обывательски. Это был приговор. Окончательный и обжалованию не подлежащий. Приговор легким тканям, открытым плечам, босым щиколоткам. Приговор простому, животному человеческому желанию ощутить на коже ласковое тепло, а не вечную, липкую прохладу сырости, пробирающую до мурашек. Приговор надежде.
О, как бы хотелось сейчас не мчаться по этой промокшей насквозь Мясницкой, закупоренной в душную капсулу такси! Как бы хотелось вырваться. Сидеть на открытой веранде. Неважно где – пусть это будет один из тех немногих островков тихой роскоши, что еще уцелели в городской сутолоке. Где кресла – глубокие, плюшевые, обнимающие усталое тело; где скатерти – безупречно белые, хрустящие крахмалом; где официанты скользят бесшумно, как тени, угадывая желание раньше, чем оно сформулировано. Где воздух, даже посреди каменных громад, кажется чуть чище, разреженней, а вид на суету улицы внизу – отстраненным, как созерцание хорошо поставленного, но чуждого спектакля. Сидеть бы, откинувшись, отхлебывая что-нибудь ледяное, терпкое или сладковато-горькое, наблюдая, как по стенке высокого бокала стекают алмазные капли конденсата. Чувствовать драгоценные, почти мифические лучи солнца– на лице, на обнаженных предплечьях… и смотреть на прохожих внизу.
Такси резко, с визгом шин по мокрому асфальту, дернулось и замерло на светофоре. За окном – все та же, застывшая в вечной сырости картина: серо, мокро, уныло. Бесконечная процессия зонтов, размытые пятна фонарей, искаженные отражения в лужах-безднах. Июль. Москва. Дождь. Что еще остается, как не погрузиться глубже в кожаную обивку сиденья. Оставалось лишь ехать дальше, сквозь серую водяную пелену, и ждать. Ждать солнца.
© Автор текста
Лола Шароватова https://t.me/Butterfield24